Пресс-операция прикрытияПрямая линия
Татьяна Становая
Посмотрев нынешнюю очередную пресс-конференцию Владимира Путина, многие наблюдатели справедливо скажут, что общение главы государства превратилось в рутину: большое внимание уделяется локальным, региональным вопросам текущего управления, а стратегические вопросы развития практически никак не затрагиваются. Острые, дискуссионные темы если и поднимаются, то не получают содержательного ответа. По пресс-конференциям Владимира Путина проще стало судить о его собственном настроении, восприятии ситуации в стране, эмоциональном фоне, нежели о реально принимаемых решениях. Какова картина мира российского лидера с учетом изменений в геополитической ситуации, положения дел в российской экономике, внутриполитических вызовов и как все это может повлиять на дальнейшие политические тренды? Однако из года в год считывать эту информацию становится все сложнее. Режим с годами приобретает черты спецслужбы, что влияет и на характер ответов, и на восприятие реальности. Термин «спецслужба» в данном случае не стоит сразу понимать как заданный критичный контекст, негативную коннотацию. Речь идет лишь о попытке понять ту систему координат и ценностей, в которой эволюционирует путинская власть.
Управление посредством спецопераций
Одним из характерных методов управления в России периода Путина является проведение крупных спецопераций в режиме повышенной секретности, сокрытии от публики истинных мотивов при тайной подготовке и очень быстрой реализации. В режиме спецопераций проводились в этом году кадровые перестановки, продажа «Роснефти», арест министра экономического развития Алексея Улюкаева. Все это сопровождалось наращиванием влияния ФСБ, Совета безопасности России, Минобороны. Ключевые документы о стратегии развития России одобрялись на площадке Совбеза, правительство было существенно ослаблено.
Создание Росгвардии, перемены в руководстве Администрации президента, перетряска в силовых структурах, немыслимые веерные уголовные дела, затрагивающие ФСО, Федеральную таможенную службу, СКР, ФСБ, МВД, членов правительства, — это была реальная политика уходящего 2016 года, о чем Путин не посчитал нужным говорить ни до, ни время пресс-конференции. Именно эти тайно готовящиеся и никому не разъясненные внутренние движения и есть его мир сокровенных смыслов, уязвимых на публике. Страх раскрыться, показать свои истинные намерения в управлении, кадровой политике становится новой чертой путинского режима.
Повышенная закрытость ощущалась и во внешней политике. Из пресс-конференции Владимира Путина ничего нового нельзя узнать ни о стратегии России в Сирии, ни о дальнейших тактических шагах в отношении новой администрации США, ни об отношениях с Турцией, ни о планах России насчет нормандского формата. Президент не хотел говорить об этом подробно и раскрывать карты.
Раскрытие позиции подменяется словесной интервенцией, имеющей целевой характер. Так, по Сирии Путин продвигает тройственный союз Россия — Турция — Иран. По российско-турецким отношениям он прилагает массу усилий для нейтрализации возможного негативного влияния трагедии в Анкаре на двустороннее партнерство (даже ценой допущения непричастности Эрдогана к крушению самолета Су-24 в ноябре 2015 года). Путин сделал жест и в сторону Дональда Трампа, указав, что «только мы» верили в его победу, признавая сделанную Москвой соответствующую ставку на президентских выборах. И лишь по Украине Путину сказать было нечего: нормандский формат находится в кризисе, а дальнейшее развитие событий во многом будет зависеть от изменений в отношениях России и Запада с учетом ротации руководства в США и Франции. Действовать на опережение Путин опасается. По Украине Путин занял выжидательную позицию, зависимую от перемен в геополитике.
В системе, которая управляется посредством спецопераций, ключевые институты и объекты управления всегда получают спецназначения, часто не совпадающие с формальными функциями. Яркий пример — объяснение президентом назначения «Роснефтегаза». Вопрос, заданный «Ведомостями», давно является предметом споров в профессиональных аудиториях. «Роснефтегаз» — «прокладка» между «Роснефтью» и «Газпромом», с одной стороны, и государством — с другой. Туда направляются дивиденды, за которые потом трудно и долго приходится бороться правительству. Компания же сама по себе находится под оперативным управлением Игоря Сечина (там сидит его менеджмент), для которого «Роснефтегаз» — кубышка для инвестиционных проектов нефтяной компании. Собственно, именно это многие эксперты и считают несправедливым, ибо дивиденды должны поступать в бюджет и выполнять свои функции справедливого распределения общих благ.
Путин, полностью проигнорировав суть этой дискуссии, фактически вывел «Роснефтегаз» из оси отношений «госкомпания — кабинет министров», легитимировав его как специальный резервный президентский фонд, из которого можно брать деньги, когда потребуется (слова про финансирование науки тут скорее для отвлечения, так как в процентном соотношении это лишь малая часть «резерва»). «Роснефтегаз» сохраняется лишь потому, что погружаться Путину в пучину его переформатирования, споров с Сечиным и Медведевым о судьбе миллиардов совсем не хочется, а иметь под рукой пришитый сбоку карман, откуда, как зайца из шляпы, можно доставать пару тройку миллиардов, всегда удобно.
«Свои» против «чужих»
Окружающая Путина действительность делится на враждебную и дружественную, а игроки на «своих» и «чужих». Очень четко разграничивается сокровенный, истинный механизм принятия решений и внешняя маскировка, призванная скрыть уязвимости и не выдать истинные намерения и мотивы. Его выступление совершенно четко укладывается в это восприятие мира.
Например, в отношении США наблюдается совершенно однозначная дифференциация, где Трамп почти «свой», а Обама — уже навсегда «чужой». И не важно, что они говорят, главное — зачем они это говорят. Именно этим можно объяснить столь спокойное отношение президента к обещаниям Трампа укрепить ядерный потенциал страны («ничего необычного») и столь негативное эмоциональное восприятие слов американского Госдепа о самой боеспособной армии США в мире (в ответ на слова Путина о готовности России победить любого агрессора).
Тот же принцип работает и во внутренней политике, где «свои» обволакиваются информационным вакуумом, а «чужие» выставляются на публичное порицание. Показательны слова президента о недопустимости выбрасывать в публичное пространство информацию об обысках у Андрея Бельянинова, осторожное комментирование дела против Алексея Улюкаева (решит суд). Зато в отношении журналиста РБК Александра Соколова, арестованных «украинских диверсантов», украинского журналиста Романа Сущенко президент без всякого суда говорил об их виновности (основаниях их считать таковыми).
Тут особенно интересно остановиться на трансформации отношений Путина с медийным сообществом. Нынешняя пресс-конференция, если полностью исключить из нее упоминания изданий, а также вопросы от независимых (от России) иностранных изданий и оппозиционных журналистов, почти ничем не отличается по содержанию и стилистике от общения с активистами ОНФ, единороссами, членами Общественной палаты или парламентариями. Наблюдается коренное искажение в понимании роли и функции медиа: их конструктивность в глазах Кремля определяется готовностью «соучаствовать» в работе государства. Хороший журналист — это журналист, который ставит вопрос о развитии сельского хозяйства, дорогах, майских указах, региональных банках, сокращении отставания по современным технологиям, институте досрочных пенсий, экологии и патриотизме. Это журналист, который заботится о бездомных животных и животных, попадающих в руки живодеров, об импортозамещении и охране суверенитета, борьбе с иностранным влиянием.
«Соучастие» подразумевает разделение ответственности за уже выбранный «стратегический курс», который никоим образом не ставится под сомнение, солидаризацию с властью по принципиальным вопросам. Это готовность внести свой вклад в этот курс, подсобить, подставить плечо государству, несущему тяжелое бремя ответственности. В такой системе координат критики власти — это те, кто отягощает выполнение государством своих функций, а значит, действует против национальных интересов.
В подобном отношении к СМИ нет ничего нового: оно складывалось на протяжении всех 16 лет правления Путина. Однако нельзя не обратить внимание на тренд, который выстраивается вслед за этим: повышение закрытости власти, секретности принятия ею решений, дальнейшее и очень разительное сужение готовности к диалогу по дискуссионным предметам развития страны. Пожалуй, это была первая пресс-конференция, на которой он умудрился не раскрывать вообще никаких острых политических тем — все проблемное, политически живое осталось за скобками.
В мире Путина право СМИ (но не обязанность) — «пощипывать» (ни в коем случае не нанося вреда). В этом мире публикация информации о крупных расходах чиновников – вторжение в частную жизнь (Сечин против «Ведомостей»). В противопоставлении главы крупнейшей госкомпании и СМИ он однозначно встал на сторону первого, даже учитывая оговорку про «надо быть скромнее» (ведь нескромность, как следует из этого, не является преступлением).
В то же время трудные вопросы все же поступали, и прежде всего от иностранных СМИ и либеральных российских журналистов. Ни на один из этих вопросов Путин не ответил по существу, что также вписывается в логику «свой – чужой»: вопрос «чужого» журналиста заведомо воспринимается как провокация и ангажированное, негативно мотивированное действие против власти. Стоит ли отвечать на провокацию? Вопрос риторический. Так, журналист «Эха Москвы» Соломин не услышал ничего в ответ на поставленную проблему о злоупотреблении антикоррупционной политикой со стороны силовиков и расследовании дела Немцова. Путин предпочел вспомнить о позавчерашней повестке — убийстве Старовойтовой и Маневича, не имеющих ничего общего с нынешней реальностью, и защитить органы, которым удается «выяснить все обстоятельства» отдельных преступлений. С трудом он выслушивал и критический экспромт Екатерины Винокуровой, поставившей перед ним ряд совершенно неудобных вопросов, говорить о них президент совсем не хотел. А ярко выраженная потребность журналистов защититься от Сечина и органов не получила никакого понимания.
Идеологический антураж
Функционирование спецслужб во многом базируется на патриотической, государственнической идеологии. Денег за службу обычно платят немного, что компенсируется элитарностью, чувством причастности к чему-то глобальному и сокровенному. В центре всего этого — спасательная, охранительная миссия по защите государства.
В последние четыре года (начиная с 2012 года) очень много говорится и пишется о становлении в России квазиидеологии, где ключевыми тезисами являются патриотизм, православие, традиционные ценности. Однако нынешняя пресс-конференция показывает, что идеологический антураж российской власти становится сложнее: в его основе — именно охранительная миссия спецслужб, на что уже дополнительно, в качестве смазочного материала накладываются консервативные ценности, являющиеся в действительности очень инструментальными. Кстати, термин «скрепа» тут кажется очень утилитарным: для мобилизации ресурса РПЦ востребована православная скрепа; для культурной элиты — патриотическая; для антизападной мобилизации — скрепа «традиционные ценности» и «российская нация».
Появление этой квазиидеологии выполняет сразу несколько функций. Это и механизм идентификации внутри системы (распознавание «свой – чужой»), и ангажирование (вовлечение в круги «своих»), и легитимация условных нарушителей, к которым всевозможные сторонники свобод (что как раз совершенно не вписывается в стилистику спецслужб) предъявляют претензии. На нынешней пресс-конференции Владимир Путин активно пользовался этими инструментами в арбитражных целях.
На суд президента было предъявлено два ключевых конфликтных сюжета, имеющих идеологические основы и фактически построенных на противопоставлении либералов и консерваторов, или, как выразился Путин, западников и почвенников. Последних представлял режиссер Сергей Михалков, а также условные «хулиганы»-охранители, выступающие против «вредительских» выставок и спектаклей. Общая, собирательная позиция была подчеркнуто «почвеннической». Ельцин-центру, которого Михалков обвинял в «разрушении национального самосознания детей», Путин рекомендовал осторожней «подавать информацию об истории России». А в споре «охранителей» и сторонников свободы самовыражения от президента досталось больше последним. Спектакль «Иисус Христос — суперзвезда» Путин обвинил в провале и непопулярности, а автора фотовыставки в Москве Джока Стёрджеса назвал едва ли не уголовником («его пытались привлечь к уголовной ответственности в США, но он решил, что у нас можно делать то, что в Соединенных Штатах непозволительно»). В действительности на выставке были представлены работы, которые демонстрируются по всему миру, и никаких «непозволительных» фотографий показано не было.
Владимир Путин после присоединения Крыма и прохождения острой фазы геополитического кризиса начал перестраивать свою систему власти под принципы специальных служб. Происходит это скорее инерционно, без прописанного по пунктам секретного плана. Трансформация ведет к тому, что ядро механизма принятия решений значительно скукоживается, гражданские управляющие вытесняются силовиками и военными. Функции правительства берет на себя Совет безопасности, правительство становится экспертным клубом, обслуживающим «вертикаль», а ФСБ — кадровым отделом Администрации президента и надзором за элитой. Все подчинено задачам обеспечения национальной безопасности — финансовая и экономическая политика, импортозамещение, информационная безопасность и внешняя политика, где все более заметную роль играют военные, а не дипломаты. Логика геополитического одиночества, недоверия ко всему неподконтрольному и критичному ведет к нарастанию закрытости режима. Сужается и поле профессиональной компетенции Путина, чрезмерно сосредоточенного на «стратегических направлениях» и отдавшего на аутсорсинг силовикам оперативные вопросы управления. Следующая спецоперация — президентские выборы, в отношении которых общество будет проинформировано, как только Кремль сочтет это нужным: и о дате, и о составе участников, и о программе дальнейшего движения. Публичная же политика приобретает черты операции прикрытия, где уже так трудно уловить разницу между традиционным диалогом с аудиториями и стремлением запутать потенциальных противников. Ради национальной безопасности теперь никто ни о чем не должен догадываться.
Источник:
