Анорексия, анократия и революция
Гасан Гусейнов
Не успели мы ввалиться в 2017 год, как в узких кругах русских политических мыслителей разыгралась нешуточная битва за слово. Как ни странно, слово это не «революция», что было бы понятно в год столетия Февральской и Октябрьской революций в России, а, извините за выражение, анократия.
Это понятие, впервые описанное немецко-еврейским философом Мартином Бубером в 1946 году, тридцать лет спустя оказалось вновь востребованным, когда сочинение Бубера перевели на английский язык. С его помощью исследователи описывают смешанные режимы, в которых ни у автократии (или авторитаризма), ни у демократии нет либо сил, либо достаточных ресурсов для окончательной победы, и в результате создается особый режим совместного и взаимного выживания в обоих смыслах последнего слова. Автократия с трудом выживает, выживая с политического поля всех своих оппонентов. Демократы выживают, не решаясь на решительные действия, поскольку так же боятся риска, как и ненавидимые ими автократы.
Политолог Екатерина Шульман воспользовалась этим термином для описания текущего политического режима на Украине, что немедленно вызвало протестную реакцию. Братья-политологи тотчас упрекнули Шульман, что та своим высказыванием затушевывает анократический характер как раз российского государства. В списке постсоциалистических режимов, остановившихся на полпути, Украина все-таки идет или ползет от авторитаризма к демократии, тогда как Российское государство движется в обратном направлении, или от демократии к авторитаризму. К тому же говорят, что, мол, если бы такую оценку давал внешний наблюдатель из политически развитой страны, ее можно было бы принять, но высказывание российского политолога оказывается чуть ли не академической поддержкой российского глумления над Украиной как над неполноценным и беспомощным государством-соседом.
Однако анократия — слово относительно новое, и любому обществу было бы полезно о нем поразмыслить. Тем более, что реальной политикой, например, в России занимаются разве что сотрудники службы охраны президента страны. Перед новым годом эти люди под видом рыбацкой ватаги фотографировались с президентом и премьером во время случайной встречи у некоего водоема. 7 января 2017 года та же группа рыбарей отстояла с президентом РФ рождественскую службу в некоем храме далеко от Москвы. Это и есть анократическая политика: приличия еще требуют от единственного в стране политика общаться с простыми людьми, но у него уже нет уверенности даже в относительной безопасности попадания в народную гущу, и приходится даже с богом общаться в окружении телохранителей.
Но что взять с незнакомой анократии, о которой мы помним, кстати говоря, немало хорошего. Разве не анократическим, хоть и на переходе от авторитаризма к демократии, было последнее пятилетие совка, когда один за другим на тот свет уходили геронтократы КПСС и КГБ, оставляя после себя все менее управляемое государство?
Режиссер-документалист Алексей Ханютин в новогоднюю ночь предложил своим друзьям и ученикам пофантазировать вот на какую тему. А что если ее не было бы, этой последней четверти века, со всеми ее анократиями — что нисходящей от демократии к авторитаризму, что восходящей от авторитаризма к демократии? Представим себе, что генеральным секретарем ЦК КПСС избирают или назначают не Михаила Горбачева, а, скажем, Бориса Ельцина? Представим себе торжественное заседание, посвященное столетию ВОСР (кто позабыл, так на излете совка называли Великую Октябрьскую социалистическую революцию). Как бы оно проходило? Вволю насмеявшись воображаемой юбилейной речи генсека ЦК КПСС, мы разошлись по домам, и тут как раз грянула в тихой лужице фейсбука дискуссия об этой нашей анорексии, т.е., я извиняюсь, анократии.
Что же помешало бы докладчику к столетию ВОСРа? Ну, во-первых, само понятие Октября было занафталинено до такой степени, что никому и в голову не могло бы прийти подлинное значение слова «революция». Как это и было перед роспуском СССР. И за двадцать лет до него. Само понятие революции в тогдашнем русском политическом языке было антонимом того, что, собственно, означает слово «революция» — переворот всех общественных отношений. Разрушение старого строя. Нет, революция к концу совка была каменной незыблемостью per se, т.е. — противоположностью революции.
И в современном русском политическом языке слово «революция» вызывает страх и ужас. Да оно и подменено ужасным, прямо-таки кошмарным украинским словом «майдан». 86 или сколько там процентов россиян не верят ни в какие эти ваши революции. Ни в какие «Авроры» и «Броненосцы Потемкины», ни в какие лозунги «Мир без аннексий и контрибуций», ни в какого Блока и ни в какого Маяковского.
Этому отношению к революции они научились, конечно, не столько у правых либералов или националистов, сколько у позднесоветских идеологов. Именно тогда, в десятилетия так называемого «застоя» и так называемой «перестройки» с революцией связывалось не освобождение и творчество, а порабощение и мука обязаловки, не глоток свежего воздуха, а спертый воздух бараков и коммуналок. Когда рядом с вами и почти на ваших глазах кто-то устраивает революцию и свергает опостылевший режим, мы здесь этого принять и понять ну никак не можем. Это же так рискованно. А сейчас-то худо-бедно терпимо. И еще даже не дешево и сердито, как в глухие 1970-е. А главное, вы посудите сами, разве можно быть уверенным в результате?
Вот что такое революция: это неоправданный риск, это создание безобразной почвы, на которой взрастет не новая свободная цивилизация, а черт знает что. И не то чтобы все были шариковы и швондеры. Но призывать к насильственной или даже бархатной революции могут только враги государства. Вы посмотрите на Украину. Чего они добились? Крым отобрали, на Донбассе разбередили такую рану, что без иностранного вмешательства не обойтись. Посмотрите на театр военных действий после демократических революций или их подобий в Европе и на Балканах, в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Ведь это же сплошной ад и ужас. Нам все эти бархатные, цветные и прочие революции не нужны. Плавали, знаем. У нас родовая травма. Мы как в 1917 году запустили этот процесс, так от страха последствий опомниться и оправиться не можем.
Но тут вдруг происходит революция в Соединенных Штатах Америки. Воспользовавшись кризисом традиционных институций — политических партий, техники выборных процедур, — к власти пришел не системный, не опытный, крикливый и упрямый кот в мешке. Настоящий революционер, ловко воспользовавшийся беспомощностью сначала своего, республиканского, истеблишмента, а потом и демократов, разбив в пух и прах их кандидатку. Каких бы консервативных взглядов ни придерживался Дональд Трамп, он идет в Белый дом, скорее, как Ленин въезжал в Кремль после переноса столицы из Петрограда.
Но нам, людям из анакратической щели, этого как раз не видно. Мы давно похоронили и слово революция, и несчастный ВОСР, и душевную готовность к новизне. Хочется, чтобы Трамп «все вернул взад», что не получилось с традиционным политиком по фамилии Обама. Но где это видано, чтобы революционер восстанавливал историческое прошлое? В ожидании невиданных испытаний 2017 года очень некстати только вот эта вот интеллектуальная анорексия.
Источник:
