Дежавю 70-­х: будут ли военные снова править ТурциейПереворот в Турции

Павел Шлыков

Для тех, кто не следит за Турцией, попытка переворота там стала полной неожиданностью; для тех, кто следит более внимательно, и не только за ссорой Путина с Эрдоганом, но и за внутренними турецкими делами, было ясно, что что-­то подобное назревало и должно было произойти. Вопрос был в том, в какой момент и какой уровень армии будет в конфликт вовлечен. Один из лучших наших тюркологов Павел Шлыков еще весной сделал для нас подробнейший обзор отношений Эрдогана и военных, где было сказано и о попытках сближения, и о противоречиях, и о том, почему военные в случае чего готовы вступить с Эрдоганом в прямое столкновение. Этот анализ сейчас читается и как предисловие к событиям, и как часть их толкования.

     * * *

Активное вмешательство военных в политику всегда было отличительной особенностью Турции. И хотя Реджеп Эрдоган за годы у власти сделал многое, чтобы лишить армию прежнего влияния, сейчас у турецкой военной элиты появилась возможность вернуть себе утраченные позиции. Этому способствует обострение ситуации по периметру границ Турции и начало фактически гражданской войны с курдами в юго-­восточных провинциях.

Слагаемые переворота

Традиционно турецкие военные оттесняли гражданских политиков от власти по трем причинам. Если острый внутриполитический кризис парализовал институты власти. Если появлялась внешняя угроза. И наконец, если обострялась курдская проблема. Сегодня в Турции все эти три причины налицо. К этому можно добавить еще настроения в национальных СМИ, общую милитаризацию и внутренней, и внешней политики, а также обостренный интерес общества к проблемам безопасности. Все складывается в пользу усиления влияния военных.

События последних месяцев подтверждают, что голос военной элиты в турецкой политике в ближайшей перспективе должен стать еще весомее. Открыв «восточный фронт» против Рабочей партии Курдистана летом 2015 года, Эрдоган не только попытался предотвратить появление в парламенте курдской Партии демократии народов, но и одновременно уступил военным свои позиции в решении курдского вопроса. Хотя еще в 2000­е годы Эрдоган и генералы имели разные представления о том, как нужно урегулировать эту проблему.

Фактически ситуативная коалиция с военными — это признак политического поражения Эрдогана. Ведь он всегда себя позиционировал как политик, который смог провести кардинальную ревизию военно-­гражданских отношений, который очистил политическую сферу от вмешательства генералов, а также начал успешно внедрять модель несилового решения курдской проблемы. Пойдя на примирение с армией, Эрдоган поставил себя в положение зависимого от военной элиты — своих извечных политических противников.

Эта зависимость имеет вполне реальное воплощение — необходимость делиться властью. Месяц спустя после начала боевых операций против Рабочей партии Курдистана Эрдоган издал специальный указ, по которому провинциальное военное командование получило чрезвычайные полномочия. С сентября 2015 года армия, а не региональная власть определяет степень угрозы на местах и принимает решение о проведении военных операций. Формально военные действуют в соответствии с распоряжениями правительства, но политически ситуация выглядит иначе — именно как сдача отстаиваемых ранее позиций.

Турецкий Генштаб всегда с напряжением воспринимал попытки политиков наладить диалог с курдами. Но массированная атака на военную элиту, которую практиковало правительство Эрдогана с середины 2000­х годов (масштабные законодательные реформы, направленные на демонтаж «особого порядка во всем» для армии, бесчисленные уголовные дела против действующих офицеров, по которым было арестовано более четырехсот человек), привела к тому, что уже в начале 2010­х годов военная элита оказалась полностью деморализованной. Ни президенту, ни правительству уже больше не требовалось прислушиваться к генералам.

Протесты вокруг парка Гези летом 2013 года и волна антиправительственных митингов по всей Турции на фоне открытого конфликта между Эрдоганом и его бывшим союзником — Фетхуллахом Гюленом, влиятельным лидером международного миссионерского движения, кардинальным образом изменили ситуацию. Армия как институт, исторически обладавший колоссальным потенциалом общественного доверия, и военная элита оказались востребованы для власти в качестве новых союзников. В одночасье движение Гюлена объявили виновником гонений на офицеров, а самого мусульманского проповедника Эрдоган обвинил в заговоре против национальных вооруженных сил.

На этом фоне в 2014 году власти инициировали пересмотр громких дел, фигурантами которых были знаковые фигуры — генералы, известные общественные деятели, политики. На свободу был выпущен и самый высокопоставленный узник стамбульской тюрьмы Силиври — бывший начальник Генштаба Илькер Башбуг, а за ним — сотни других офицеров, дела которых в спешном порядке закрывались или отправлялись на повторное расследование (многие отмечали, что власти стали мешать ею же самой инициированные законы).

Уже летом 2014 года генерал Недждет Озел, на тот момент возглавлявший Генштаб, впервые недвусмысленно выразил свое негативное отношение к примирению с Рабочей партией Курдистана. Озел, которого в свое время Эрдоган продвинул на высший пост в военной иерархии, чтобы низвести армию до уровня лояльного исполнителя, использовал привычную риторику меморандумов-­ультиматумов правительству — «красные линии», «угроза целостности нации» и так далее. Словно Турция вернулась в 1990­е или даже 1970­е годы.

Смена костюмов

Однако действительно ли военная элита стремительно возвращается в турецкую политику? С одной стороны, это явление больше умозрительное, чем реальное. Активное вытеснение армии из политического процесса в 2000­е, которое с успехом осуществлял Эрдоган, тем не менее, не привело к тому, что армия утратила свое влияние в обществе. Это по-­прежнему самый авторитетный государственный институт.

Более того, в условиях растущей напряженности вокруг Турции (на Ближнем Востоке, на Южном Кавказе, на Балканах) тесное взаимодействие гражданской и военной бюрократии — необходимость. Однако подобная интеграция военной и гражданской элиты, которая вполне естественна для многих стран Запада, в Турции воспринимается совсем иначе. Здесь такой характер военно-­гражданских отношений трактуется как возврат военной элиты в политику, как дежавю 1970­х или 1990­х.

Еще одно обстоятельство, которое заставляет искать аналогии с недавним прошлым, — растущие ожидания военного переворота на фоне обострения курдского вопроса и рискованных инициатив на иракском и сирийском направлении. О такой угрозе давно говорят турецкие и западные СМИ.

Теоретически подобный переворот должен быть осуществлен в тот момент, когда характер противостояния с курдами перейдет в формат гражданской войны, что фактически свершилось в конце 2015 года. Или в случае коллапса сирийской политики. Однако в этом уравнении есть важная переменная, которая не всегда учитывается, — это готовность самой армии и военной элиты Турции пойти на военный переворот.

Достаточно вспомнить 2007 год, когда острота противостояния кемалистов и исламистов в преддверии избрания Абдуллаха Гюля на пост президента (первого политика с исламистским прошлым во главе республики) превысила все ожидаемые масштабы. По всей стране прошли миллионные митинги в защиту республики и наследия Ататюрка, однако из-­за нерешительности и неготовности военной элиты, ее неуверенности в достаточном уровне общественной поддержки прогнозы о неизбежности военного переворота так и не оправдались.

Именно в этом одна из отличительных особенностей нынешнего состояния военно­-гражданских отношений в Турции. Несмотря на множество возможностей для военного переворота, военная элита намеренно не идет на этот шаг. И дело не в законах и новых статьях Конституции (поправки 2010 года дали возможность осудить организаторов переворота 1980 года, а экс-­президент генерал Кенан Эврен незадолго до смерти был приговорен к пожизненному заключению). Причины нынешнего кризиса доверия между военной элитой и правящим режимом совсем не те, что 30 лет назад.

Наиболее ярко это проявляется в демонстративном пренебрежении мнением военных по курдскому вопросу или кризису в Сирии, а также в откровенном манипулировании законами и демократической риторикой. Все это резко отличается от атмосферы недееспособности гражданских властей накануне всех военных переворотов в Турции. По сути, итогом ревизии военно­-гражданских отношений в 2000­е годы стала не их либерализация, а подмена авторитаризма военной элиты авторитаризмом гражданской бюрократии из партии Эрдогана.

Настороженная сдержанность

В условиях ситуативной коалиции армии и правительства идеализм и политический авантюризм Эрдогана наталкивается на прагматический реализм военной элиты. Именно реализм армейского руководства до последнего времени был сдерживающим фактором по таким вопросам, как одностороннее вторжение в Сирию весной 2015 года или силовые операции в густонаселенных районах на юго-­востоке Турции, на которые не пошло военное командование вопреки требованиям политиков.

Также военная элита смогла отвести от армии угрозу массовых чисток рядов от сторонников Гюлена (подобные люстрации лихорадили все силовые ведомства последние два года) и довольно успешно удерживала от рискованного напряжения в отношениях с западными союзниками, растущие разногласия с которыми уже давно не скрываются.

Фактически турецкая армия начинает входить в роль серьезной политической силы, лишенной конъюнктурной истерии, и это действительно может угрожать чрезмерно эмоциональной политике Эрдогана, который готов воевать сразу по всем фронтам — против Фетхуллаха Гюлена, против Башара Асада, против курдов, «российской угрозы». Причем очевидная невозможность победить сразу всех не удерживает Эрдогана от рискованных шагов на сирийском направлении, где в случае войсковой операции Турция будет выступать одновременно против сирийских курдов, сирийской регулярной армии и российско-­иранской коалиции, воюющей с ИГИЛ.

Для России сценарий усиления военной элиты нельзя назвать ни однозначно негативным, ни позитивным. Прагматичный реализм военных может снизить опасную непредсказуемость, с которой Москва столкнулась осенью 2015 года. Однако военная элита Турции всегда скептически относилась к северному соседу, видя в нем прежде всего источник угроз и лишь затем потенциального партнера. И эта логика, унаследованная со времен блокового противостояния, когда Турция выступала фланговой страной НАТО, так и не была изжита ни в 1990-е, ни в 2000-е.

Источник: inosmi.ru