Соучредитель и руководитель первого добровольческого мобильного госпиталя (ПДМГ) им. Николая Пирогова, советник министра здравоохранения Геннадий Друзенко

Фото из личного архива

Медики первого добровольческого мобильного госпиталя (ПДМГ) им. Николая Пирогова покинут 30 сентября воинские части и места временной дислокации военных в прифронтовой зоне, поскольку штаб АТО не предоставляет документов для их официального пребывания там. В интервью «Апострофу» соучредитель и руководитель госпиталя, советник министра здравоохранения ГЕННАДИЙ ДРУЗЕНКО объяснил, что без таких документов медики, спасая жизни военным, одновременно рискуют попасть за решетку, поскольку фактически нет законных оснований для их пребывания на режимных объектах.

— Господин Друзенко, насколько я понимаю, медики Первого добровольческого мобильного госпиталя 30 сентября покидают места временной дислокации военных в зоне проведения АТО. Почему?

— К сожалению, да, поскольку, несмотря на обещания двухмесячной давности двух генералов армии Виктора Муженко и Степана Полторака, закрепленные на бумаге, наши врачи до сих пор никак не легализованы в ВСУ. А это значит, что медики-добровольцы ПДМГ находятся на территории военных частей и оказывают помощь нашим воинам, скажем так, не совсем законно. Я не хочу, чтобы впоследствии герои в белых халатах ходили на допросы к следователям и объясняли, как они попали на территорию режимных объектов без соответствующих документов, которые и Генштаб, и Минобороны обещали нам оформить еще в июле. И пусть смерти и болезни солдат, которые произойдут из-за нехватки медиков на передовой, будут на совести бюрократов в погонах. В последний день сентября мы выйдем из мест временной дислокации воинских частей, но останемся в прифронтовых больницах.

Сейчас мы работаем в четырех гражданских больницах в зоне АТО: Волноваха, Попасная, Новоайдар, Счастье, а со следующего места мы заходим также в Станицу Луганскую. Мы никуда с востока не идем, но если военные не хотят сотрудничать, то мы останемся там, где к людям не возникает вопросов, на каком основании они там находятся и работают. И хотя эти гражданские больницы, наши врачи предоставляют в них помощь всем. Для нас нет разницы, военный или нет. Есть пациент, человек, который нуждается в помощи. Когда недавно в Счастье произошла трагедия и привезли пять раненых, там уже был наш анестезиолог, а наш хирург приехал из Новоайдара на помощь вместе с военными медиками. Когда нормальные времена, то мы работаем с местными, потому что, на самом деле, когда ты лечишь местных и делаешь это качественно с любовью, а не пытаешься выдоить из них все деньги, то это еще и идеальное выполнение функции Министерства информационной политики. Тогда люди начинают верить, что Украина — это не только сине-желтый флаг и бюрократы в Киеве, но и действительно что-то принципиально другое и лучше «русского мира».

— Вы говорите о военной бюрократии, а в чем именно заключается проблема?

— Военная бюрократия считает, что жизнь бойца стоит меньше, чем их риск пойти законным путем, но еще неведомым им. Первый добровольческий мобильный госпиталь работает в двух формах. Первая — это работа в прифронтовых гражданских больницах. Там нет проблем, поскольку врачи прибывают, а главный врач больницы допускает их приказом к работе, в то время они находятся в командировках по основной работе. Вторая — это эвакуационно-медицинские бригады непосредственно на территории военных частей, мест их временной дислокации в зоне АТО, которые часто засекречены, и всегда это режимные объекты. Чтобы работать на режимных объектах, требуется разрешение.

— И вы не можете получить такого разрешения?

— Мы очень долго дискутировали с Минобороны, с Генштабом, с Антитеррористическим центром при СБУ относительно того, как официально привлекать к проведению АТО медиков-добровольцев. Когда жизнь солдата спасена, то все хорошо и все довольны. Но бывают случаи, когда медицина бессильна, к сожалению. Во втором случае начинаются расследования: кто оказывал помощь раненному бойцу, на каком основании медик находился в военной части, какие лекарства применял, можно ли было спасти. Сейчас мы договариваемся с конкретной военной частью и рискуем — и мы, и они. Ведь если так произойдет, будут вопросы не только к нашим врачам, но и к командиру взвода, комбату и комбригу.

— То есть высшее военное руководство, несмотря на потребность в медиках, не хочет давать разрешения на их работу в воинских частях?

— Парадокс ситуации заключается в том, что механизм уже два месяца как согласован на уровне высшего военного командования: министра обороны Полторака, начальника Генштаба Муженко, а также учитывает позицию АТЦ при СБУ. Имеется письменный доклад Муженко Полтораку, утвержденный министром обороны, и там выписан механизм, который основывается на ч. 6 статьи четвертой закона «О борьбе с терроризмом», в которой дословно говорится о том, что руководство антитеррористической операции имеет право привлекать к проведению АТО граждан по их согласию. После долгих дискуссий все мы пришли к выводу, что это наиболее адекватный механизм в нашей ситуации. Казалось бы, есть решение высшего командования, только бери и выполняй.

С нашей стороны все требования выполняются, мы ежемесячно в начале ротации подаем все документы в центральное военно-медицинское управление, военные медики, с которыми у нас сложились очень теплые, дружеские и партнерские отношения, без всякой задержки передают это в штаб АТО, а там начинаются проблемы. Был там такой юрист по фамилии Фивкин, который блокировал наш вопрос, но он уже завершил свою ротацию и вернулся в тыл, теперь кто-то должен его заменить. Боевые командиры обещали свозить Фивкина на «передок» и ознакомить с работой врачей, причем на практике, чтобы он почувствовал, врачи нужны или нет. Мы же туда пошли не на курорт и не за поиском адреналина, а потому что объективно не хватает военных медиков, особенно в воинских частях.

— Почему, по вашему мнению, на передовой не хватает военных медиков?

— Почему — это другой вопрос. Наверное где-то не хватает финансовых стимулов, кто-то не может себе позволить контракт «до окончания особого положения», но факт заключается в том, что сегодня почти каждая вторая должность военного медика вакантна. Если в военном госпитале, который развернут в Северодонецке, штат более-менее укомплектован, то в местах временной дислокации военных частей ситуация почти критическая. Во время мобилизации медиков как-то хватало, потому что должно была быть определенное количество врачей на определенное количество военных. Поэтому врачей мобилизовали и в приказном порядке отправляли на восток. Теперь, после пятой волны демобилизации, возникла достаточно угрожающая ситуация, потому что мобилизовать медиков Минобороны уже не может, поскольку нет оснований, у нас нет следующих волн мобилизации. А привлечь на контракт достаточное количество медиков не получается, несмотря на то, что официально военный врач зарабатывает в три-четыре раза больше своего гражданского коллеги.

Давайте говорить откровенно: врачи не хотят идти на контракт даже при нищенской официальной зарплате в пару тысяч гривен. Понятно, что хороший хирург или анестезиолог живет не на одну зарплату. Есть благодарные пациенты, которые позволяют ему выживать, поэтому очевидно, что даже семь-двенадцать тысяч гривен, которые платят военным врачам, на фактическом рынке врачебного труда оказываются не слишком конкурентными. Кроме того, сама война потеряла тот магнит, который был в 2014-2015 годах, когда люди и больше жертвовали собой и шли на фронт. Сегодня все видят, что есть какие-то Минские договоренности, которые запретят отвечать, когда в тебя стреляют. Цель этой войны непонятна, поскольку политическое руководство не говорит, отвоевываем ли мы эти территории или строим там границу и считаем, что это сейчас не актуально. Поэтому такая демотивация произошла, в том числе, среди медиков.

— А почему же тогда не пропала мотивация у медиков вашего госпиталя?

— Потому что мы относимся к людям совершенно по-другому, чем военное руководство. Мы на самом деле заботимся о наших «ангелах в белых халатах» и всячески им помогаем. Несмотря на то, что мы с юридической точки зрения являемся абсолютно уникальным проектом, до сих пор нам удавалось всех наших медиков, водителей, механиков и т.п хотя бы постфактум, иногда через год после того, как люди побывали на фронте, официально привлекать к проведению АТО приказом руководителя АТЦ. В результате все наши добровольцы, которые работали в зоне АТО, до 19 июня 2015 года получили статус участника боевых действий, а после этой даты, когда изменилось законодательство, получают статус участника войны. Кроме того, 22 «пироговца» награждены высокими государственными наградами, хотя это и стоило мне более года казалось бы безнадежной борьбы, а 77 получили медали Министерства обороны.

— Так, может, все-таки пусть медики остаются в воинских частях?..

— Я обещал, что, если до конца месяца не будет приказа руководителя АТО о включении наших добровольцев в состав сил антитеррористической операции, мы выйдем из воинских частей. Сегодня у меня разрывается телефон, и военные просят не покидать места их временной дислокации. Они «бомбят» этих штабных крыс, доказывая, что «эти медики нам нужны». Но почему должно быть, как в украинской пословице: «за мое жито меня и побито»?

Давайте оставим эмоции и посмотрим на ситуацию под юридическим углом зрения. Гражданские медики-добровольцы незаконно находятся и работают на территории режимных объектов, которыми являются воинские части. Нет никаких сомнений в том, что у наших медиков есть потребность, и об этом единодушно говорят все, начиная от руководителя Центрального военно-медицинского управления Вооруженных сил Украины и заканчивая теми, кто непосредственно сидит в окопах и блиндажах на передовой. Но те, кто не нюхал пороха и отсиживаются по штабам, прикрываются логикой бюрократа: лучше ничего не подписывать, чтобы чего не вышло. У меня есть вопрос, а вообще в этой стране кто руководит АТО: подполковник Фивкин или все-таки генерал армии Муженко?! Если армия не выполняет простых распоряжений, которые не требуют стрелять, атаковать, уходить, то вообще управляемые ли у нас ВСУ?!

— Почему генерал Муженко не заставит подчиненных выполнять его распоряжения?

— Проблема в том, что мы войну до сих пор называем АТО. И когда военные офицеры или генералы попадают в штаб АТО, они уже подчинены не Генштабу, а АТЦ при СБУ. В нашем случае подпись на приказах об официальном привлечении наших медиков должен поставить руководитель АТО генерал-лейтенант Хомчак. Я его лично знаю, он знает ПДМГ, но он говорит, что ему нужна виза юриста. В то же время юрист АТЦ находит тысячу странных причин не визировать приказ. Если бы это была другая ситуация, то я бы грешным делом подумал, что они ждут взятку. Но здесь, скорее всего, дело в бюрократическом страхе «как бы чего не вышло».

— Сколько времени в среднем находятся ваши медики в прифронтовой зоне?

— Такая командировка длится 30 дней, это максимальный ее срок в соответствии с действующим законодательством. Все наши медики находятся там в командировках со своих основных мест работы, то есть отправляют их абсолютно легально. Сначала мы формируем запросы относительно того, сколько медиков нужно военным и прифронтовым больницам, потом рассылаем эти запросы врачам, кто хочет, кто изъявляет желание. Когда люди откликаются, мы через Министерство здравоохранения организовываем им командировки, министр подписывает письма в областные департаменты здравоохранения с просьбой содействовать командированию такого и такого в зону АТО, письма направляются в конкретные больницы, на основании которых наших медиков отпускают на восток, и только тогда врач может приехать и приступить к работе. Все это длится несколько недель. И в этой оперативности мы не просто мобильные, а высокомобильные, ибо, когда человек идет на контракт, только месяц он будет оформлять документы, а потом его повезут на полигон, и в лучшем случае в конце второго месяца он попадет на передовую. Мы же можем реагировать на запросы очень гибко. Если, не дай Бог, возобновятся активные боевые действия, то будет нужно больше анестезиологов и хирургов, потому что это боевые травмы. Или наоборот, если будет тихо — понадобятся терапевты, медсестры, фельдшера. В соответствии с потребностями, мы можем быстро переформатироваться, чего не может себе позволить неповоротливый бюрократический механизм.

В один момент я прекрасно понимаю, что со временем мы должны отойти в историю и сказать, что мы свою миссию выполнили: наконец прифронтовая медицина прочно стоит на своих двоих, и больше ПДМГ не нуждается в костылях.

— Вы помогаете не только военным, но и гражданскому населению в прифронтовых зонах. Поэтому, может, ваш госпиталь будет работать и после того, как завершится война?

— Мы действительно начали с войны, но впоследствии оказалось, что наши наработки мобильности, гибкости не менее востребованы в мирных регионах, потому что если еще на уровне областных центров медицина более-менее живая, по районам 50 на 50, то в селах ситуация очень плохая. Как по мне, проблема в том, что нам в наследство осталась система Семашко (централизованная система здравоохранения, разработанная в ХХ веке советским академиком Николаем Семашко), которая была очень эффективной в борьбе с массовыми инфекционными болезнями. Но эту систему себе может позволить только очень богатое государство, в котором ВВП хоть 30 тысяч долларов на душу населения, а не как у нас — меньше двух тысяч. Поэтому мы похожи на нищего, который до сих пор пытается ездить на старом роскошном Мерседесе, влезая во все новые долги. А время признать реальное положение дел и пересаживаться на велосипед.

Поэтому такие нестандартные высокомобильные решения, которые практикует ПДМГ, выглядят очень перспективно, потому что не надо в каждом селе держать фельдшерско-акушерский пункт (ФАП) или семейную амбулаторию — достаточно создать один мобильный ФАП на колесах на 5-10 сел и выезжать, скажем, на диспансеризацию сегодня в одно село, завтра — в другое.

— А как местное население реагирует на медиков вашего госпиталя? Люди уже привыкли, что ваша медицина действительно является бесплатной или все-таки предлагают деньги?

— Недавно нашего хирурга чуть не избили на Луганщине, потому что он отказывался брать деньги. Приехали такие крутые ребята и все не верили, что бесплатная медицина может быть действительно качественной. Они подозревали, что если он деньги не берет, то наверное что-то не так сделал, а это замечательный хирург.

Другой интересный случай произошел в одном из сел на Луганщине. Недавно ко мне поступило письмо, написанное на суржике из села Гречишкине Новоайдарского района Луганской области. Несмотря на нелитературный стиль, письмо такое теплое и искреннее, что я едва не плакал. Это благодарность заместителю главного врача по медсестринскому делу Киевского ожогового центра Виктории Крамаренко. Она приехала на 30 дней в то село, в семейную амбулаторию. Виктория не просто успела за месяц оказать помощь нескольким сотням пациентов — она организовала толоки, и они фактически возродили ту амбулаторию. В селе появилась надежда, и они написали в Минздрав письмо, что «мы очень благодарим и теперь мы отправляем наших селян в Киев, и она их еще в Киеве лечит».

Это не только лечит тела, а лечит души и сердца, потому что люди видят другую Украину, они видят Украину, для которой слово «солидарность» — не название президентской партии, а умение почувствовать чужую боль, как свою; которая вместо выжимать последнюю копейку со своих граждан приходит и помогает; Украину, за которую стоит жить, воевать и даже умереть.

— А местные медики как на ваш госпиталь реагируют?

— По-разному. Как-то нас «попросили» из Бахмута, после того как этот город снова стал мирным, потому что наши медики-бессребреники «ломали рынок» местным врачам. Народ стал ходить и спрашивать: а чего эти бандеровцы лечат бесплатно, а вы денег просите? Сначала нас мягко попросили уйти, а потом привлекли местную милицию с автоматами и сказали: ребята, вы уже здесь засиделись.

Но есть, например, больница в Новоайдаре, где у нас прекрасные отношения, они ценят нашу помощь. В Попасной главный врач всегда подчеркивает, насколько важна для него наша помощь. С недавних пор нас полюбили также в Волновахе, в центральной районной больнице которой мы начали работать в начале августа.

— Бывали ли случаи, когда ваших медиков ранили?

— К счастью, такой случай был только один, и то было не ранение, а контузия. Это одна из причин, почему медики к нам идут: мы действительно заботимся о наших добровольцах и, как только можем, бережем своих людей. Для того чтобы подготовить медика-новичка, надо 10 лет, а хорошего медика — минимум лет 20. А потерять его можно за мгновение. Больше, чем несколько тысяч пациентов, настоящие подвиги, ордена и медали — я горжусь тем, что мы ни одного нашего «пироговца» не потеряли (стучит по столу). Для нас человек — это действительно главная ценность.

— Сколько в целом людей вам удалось вылечить?

— Мы, наверное, наиболее эффективный в плане количества пациентов негосударственный медицинский проект на востоке страны. Сегодня наши медики оказали помощь уже более 8 тысячам пациентов. За все время существования через ПДМГ прошло чуть более 200 добровольцев. Некоторые из них отработали в АТО не месяц, не два, а по полгода и больше. Кажется рекорд — это 13 ротаций с 17.

— На какие средства существует ПДМГ?

— До сих пор у нас не было ни копейки бюджетных средств и ни цента международной финансовой помощи. Большинство пожертвований — это украинский бизнес. Какой бы ценной не была помощь пенсионеров, которые последнее отдают, но их пожертвований не хватит. Только на то, чтобы залить «скорые» дизелем, мы тратим в месяц 20 тыс. грн и еще примерно столько, чтобы их отремонтировать. Нас активно поддерживал украинский бизнес, пока его не поставили на место фискалы. Один из передовых украинских агрохолдингов в 2014 году даже отменил новогодний корпоратив для пяти тысяч своих работников и дал нам более 600 тыс. грн на запуск госпиталя.

— А чем мешали налоговикиша?

— Когда началась война на Донбассе, бизнес доверял волонтерам, поддерживал их, а волонтеры выполняли ту функцию, которую не могло выполнить государство в силу объективных и субъективных причин: здравоохранение в прифронтовой зоне, добробаты. Если бизнес дает на это средства волонтерам, то налоговики могли бы вычесть эти суммы от налогов. Даже если фискалы ничего не украдут и тендеры будут проведены прозрачно, мы имеем множество посредников: одни собирают, вторые распределяют, третьи проводят. Нужно сокращать функции государства, потому что, в отличие от России или того же ЕС, украинцы — такая нация, которая умеет очень эффективно самоорганизоваться. А у нас выходит так, что бизнес вдвойне облагают, потому что они дали миллион гривен на наш госпиталь, мы закрыли потребности, которые должно закрывать государство, но потом к ним приходят и говорят: дайте еще миллион на налоги.

— Чему именно, как вы считаете, медики госпиталя научились на войне?

— Прежде всего, я хочу сказать, что Пирогов, Амосов, Шалимов — все эти выдающиеся звезды украинской медицины вышли из фронта. Во время операций на фронте гораздо больше поле для маневра. Там ты имеешь право больше рисковать, потому что условия экстремальные. Знаю случай (и наверняка он не единичный), как один из военных хирургов оперировал прямо в блиндаже, чего бы никогда не произошло в мирных условиях. Соответственно мы научились на войне, что нужно уменьшать этот бумажный вал статистики и отчетности, который сейчас в больницах забирает множество времени. Хирург вместо того, чтобы оперировать, заполняет множество форм. Во-вторых, сегодня рядом со стационарами, где стоит крупногабаритное оборудование, мы должны активно применять мобильные устройства: мобильное УЗИ, мобильный рентген, мобильную лапароскопическую стойку, которую можно с собой привезти. Сама идея ПДМГ заключалась в том, что надо не пациента (а в нашем случае это были раненые бойцы) везти сотни километров к квалифицированной медицине, а квалифицированную медицину везти к пациенту.

— Я знаю, что ваши медики на фронте применяют какие-то новейшие методы операций…

— У нас есть замечательный врач, сосудистый хирург Владислав Горбовец, который вместе с «патоновцами» подумал над тем, что кроме неживой материи можно варить и живую, и так был изобретен аппарат для сварки сосудов. Это дешевле лазерной хирургии, менее травматично и дает лучшие результаты. Они пришли к нам, и мы поехали с их чудо-аппаратом на восток. В Новоайдаре им создали прекрасные условия для работы, и каждый день они делали по несколько операций. С одной стороны, они спасали людей, а с другой стороны было видно, что можно усовершенствовать. Очень приятно, что это украинские технологии.

Современное технологическое развитие позволяет просмотреть множество наших устоявшихся представлений. У нас есть научный директор нашего госпиталя Илья Чайковский, который является профессором одного из канадских университетов, докторскую защищал в Германии. В нем прекрасно сочетаются медик и кибернетик. Одна из его разработок — это кардиограф четвертого поколения. Мы привыкли, что кардиограф — это такая большая штуковина, чтобы воспользоваться которой надо раздеваться, ложиться, а потом в результате диагностики появляются графики, которые могут расшифровать только посвященные. А кардиограф Чайковского — это маленький блок, который подсоединяется к нормальному ноутбуку. Он был разработан еще раньше, но опробовался в прифронтовой зоне, а потом и на другой территории Украины, где наши медики провели беспрецедентный кардиоскрининг. Это очень удобно, особенно когда холодно, и чтобы сделать кардиограмму, человека не нужно раздеть. А результаты кардиограммы могут прочитать даже обычные люди, и если обнаружена проблема, то есть смысл делать более обстоятельное обследование. Но это просто фантастическая вещь для первичной диагностики. Профессор ездит на конференции по всему миру, иногда мы его вылавливаем между конференциями в Кембридже и Пекине, и он на неделю едет в Станицу Луганскую обследовать наших воинов. Сейчас к нам обратились японцы, и мы дискутируем относительно возможности демонстрации их суперсовременных медицинских технологий на базе нашего госпиталя.

— Вы сегодня работаете советником министра здравоохранения. Не хотите стать заместителем?

— У меня три «ходки» у власти: Минюст, аппарат Верховной Рады Украины и секретариат Кабмина — пока достаточно.

— Будучи советником министра, вы имеете возможность предложить такую программу мобильных госпиталей для всей Украины…

— Одна из наших договоренностей с Ульяной Супрун о том, чтобы ПДМГ в итоге стал не бельмом в глазу Минздрава, как это было при предыдущем руководстве министерства, а пилотом по испытанию новых подходов и технологий. К счастью, Минздравом сейчас руководят наши коллеги-волонтеры, с которыми мы говорим на одном языке и исповедуем одни ценности. К примеру, заместитель Ульяны Супрун — это бывший начмед ПДМГ Александр Линчевский, которого мы до сих пор по привычке иногда называем просто «Линч». К счастью, я сейчас довольно часто сталкиваюсь с Ульяной, и мы говорим о том, как выходить из системного кризиса, в котором оказалась украинская медицина. Сейчас есть идея, которую, я надеюсь, мы запустим до нового года, — это сделать на базе ПДМГ мобильный лечебный отряд самого министерства, инструмент эффективной интервенции, как в чрезвычайных ситуациях, так и когда рынок медуслуг почему-то дает сбой.

Как ни странно, сегодня в прифронтовой зоне ситуация с медициной, может, обстоит даже лучше, чем в мирных регионах, потому что там работают много международных доноров, есть постоянное внимание правительства. Мы бы имели возможность с одной стороны выезжать и показывать нестандартные решения в медицине, с применением современных мобильных технологий, а с другой стороны экспериментировать, ведь на самом деле сегодня никто до конца не знает, как правильно провести реформу здравоохранения в Украине. Это понимание не придет в теплом офисе, без знания ситуации в далеком селе, в котором даже асфальта нет. Есть хорошая идея, запускаем пилот и проверяем. Работает — мультиплицируем положительный опыт.

— Насколько к таким нестандартным решениям можно привлекать бизнес?

— Вопрос не в том, какой тип заведения, коммунальный, государственный или частный, лечит пациента, а в том, кто платит за лечение пациента. Государство должно очень четко сказать, что оно готово обеспечить средствами налогоплательщиков. В первую очередь оно должно оплатить неотложную медицинскую помощь, потому что когда кто-то попал в аварию, то надо человека везти и реанимировать, а не искать у него страховой полис по карманам. Это должны быть также инфекционные болезни, ибо если государство отдаст, например, лечение туберкулеза на откуп рынку, то скоро мы все будем больны. В то же время мы должны активно привлекать работодателей к страхованию своих работников, привлекать людей к софинансированию своего лечения, скажем, через больничные кассы, поскольку оно (софинансирование) и так де-факто существует почти в каждой больнице.

Не секрет, что во времена Богатыревой традиционной кормушкой Минздрава был Государственный экспертный центр (ГЭЦ). По слухам, которые я не могу доказать, но которым имею основания доверять, там каждая мощная фармакологическая компания имела своих людей, «зарплаты» в конвертах достигали десятков тысяч долларов. То есть вы можете понять, насколько идет борьба за этот рынок.

— А сейчас все эти схемы разрушены?

— Я надеюсь, что разрушатся, но поймите, что у новой команды, которая пришла в Минздрав, есть абсолютно четкая стопроцентная готовность не быть частью старых схем, потому что раньше все эти «финансовые потоки» стекали в могучую реку именно в высоких властных кабинетах.

— К вам как к советнику уже подходили с просьбой решить вопрос за вознаграждение?

— Да, до меня уже столько подходили, потому что конкурс по ГЭЦ был буквально на днях, и я это почувствовал. Но в Минздраве работает действительно новая команда. Госпожа Ульяна отказалась от американского гражданства, приехала в Украину, сделала свою ставку. Но надо разрушить эту схему, ибо большая опасность в том, что коррупционеры среднего звена подумают: «ага, вы не берете, так мы просто не будем заносить вам вашу часть». Здесь необходимо активное сотрудничество с правоохранительными органами, потому что у министра здравоохранения нет в подчинении ни оперов, ни следователей, ни судей.

— Удалось ли преодолеть фармакологическую мафию?

— На самом деле, ответ на ваш вопрос кроется в том, как заставить врачей бороться за здоровье пациентов, а не за увеличение потребления лекарств. Здоровье — главный враг фармы. Здоровый человек не пьет лекарства.

К сожалению, бесплатная медицина, записанная в ст. 49 Конституции Украины, по самому низкому ВВП на душу населения в Европе имеет как прямое следствие врачей-нищих, которые вынуждены подрабатывать на стороне и часто становятся фактическими ритейлерами фармацевтических компаний. Фарм-представитель приходит к врачу и говорит: вот ты выписал рецепт, вот тебе твои комиссионные. Больше выписано рецептов — больше продано лекарств — больше получено комиссионных.

Идеальная работа Минздрава и всей системы здравоохранения должна заключаться в том, чтобы люди вели как можно более здоровый образ жизни и потребляли как можно меньше лекарств. Но у фармы обратная логика: чем больше люди болеют, лечатся, потребляют таблеток, тем лучше для них. Фармацевтическая отрасль пытается использовать врачей не как тех, которые охраняют здоровье, а как тех, кто вечно лечит, и желательно, чтобы пациент никогда до конца не вылечился. Все, как в старом американском анекдоте про юридическую династию: сын-юрист прибегает к отцу-юристу и радостно сообщает ему: я выиграл дело, которое ты вел всю жизнь. Отец начинает рвать на себе волосы и говорит: «идиот, я за гонорары этого клиента тебя выучил, поставил на ноги, купил тебе дом, а ты за что жить будешь?»
Источник: apostrophe.ua