Красивые и сивые
Красивые и сивые
Прошлый год, как мы помним, ознаменовался большим количеством конфликтов вокруг искусства и недоразумений между сторонниками разных его видов. Одни борцы за чистоту жанра требовали закрыть выставку Фабра в Эрмитаже, другие борцы топили в моче фотоэкпозицию в Центре им.братьев Люмьер, третьи фонтанировали возмущением решением нобелевского комитета присудить премию Бобу Дилану. Еще за год до этого другое решение нобелевского комитета было принято в штыки — о присуждении самой почетной литературной премии Светлане Алексиевич. Нюансы недовольства разные, но мотив общий: «Это не искусство!» Споры о том, что есть искусство, а что лишь прикидывается им, звучат все чаще и чаще. Искусство перестает быть элитарной территорией.
Все разговоры о том, что красота спасет мир, не имеют ничего общего с реальностью. Крылатая фраза приписывается Достоевскому, а у нас слова духовных авторитетов всегда читаются как руководство к действию. Но в романе «Идиот» пассаж о красоте произносит Ипполит Терентьев со слов князя Мышкина. «Правда, князь, что вы говорили, что мир спасет красота? Господа, — закричал он громко всем, — князь утверждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что у него такие игривые мысли, что он влюблен!» Дальше, на протяжении всего романа, Достоевский шаг за шагом сам доказывает неправоту и уязвимость Мышкина. «Сделайте мне красиво!» — какая фраза лучше и концентрированнее передаст всю пошлость отношения к культуре как к поставщику красоты? Хотя если относиться к искусству именно так, то следует признать: закат культуры неизбежен. Искусство давно перестало стесняться отвратительных форм, обсценной лексики, оно спокойно прогуливается по дну, вытаскивает на свет божий столько грязи, что не снилось целой ассоциации ассенизаторов.
Ученые подсчитали, что триста лет назад человек за всю жизнь получал такое же количество информации, какое предоставляет современному человеку одна газетная полоса. Мыслимо ли в таких условиях сохранить девственные представления о красоте? Возможно ли сохранить верность Леонардо, Микеланджело, Ботичелли, Репину, Айвазовскому и презирать Уорхола, Фабра, Гришу Брускина? Можно ли бесконечно восхищаться пушкинскими ямбами, делая вид, что Владимира Сорокина с его эстетикой отвратительного не существует?
Разумеется, можно быть и адептом реализма, но если ты не хочешь видеть, что он перестал удовлетворять потребностям человечества в красоте и смысле — ты обречен на суровое противостояние с миром. Мир открыт настежь, и с каждой секундой он открывается все больше, преподнося с неимоверной скоростью всевозможные пути и развилки, которые должен выбирать наш мозг.
Значит, надо быть смелым. Надо не бояться учиться смотреть на мир глазами художника — в первую очередь того, который тебе не мил. Он же не виноват, что не сумел завоевать твое сердце. Пушкин, Брехт, Сезанн, Гойя, Шнитке — все эти классики, имена которых произносятся с придыханием, когда-то взрывали привычные представления о прекрасном. Но они сломали сопротивление, их имена заняли свои места в энциклопедиях и постепенно стали произноситься с придыханием. Ведь даже Пушкина многие ругали почем зря за «низкий» язык, за предательство поэтических ценностей Державина. Но мы постепенно научились говорить языком Пушкина, смотреть на мир глазами Гойи, открывать мир через партитуру Шостаковича.
Если раньше у человечества было время не торопясь, присматриваясь и прицениваясь, освоить язык Пушкина и «с чувством, с толком, с расстановкой» докопаться до красоты не сразу понятной музыки Шнитке, то сейчас времени на раздумья и привыкание нет. Современное искусство вторгается в жизнь мгновенно, решительно, нагло. И порой совсем не там, где его можно ожидать. Например, оно может неожиданно встать нарисованным на Литейном мосту половым членом, которым арт-группа «Война» объявит очередную войну красивенькому искусству.
Настоящее искусство всегда, во все времена, «бьет» по самым чувствительным местам. Ведь именно об этом стремился сказать Павленский, прибивая свою мошонку к брусчатке Красной площади. «Фи, — сказали обыватели, — это не искусство». А почему — не объяснили. Самое любимое объяснение, если это можно, конечно, назвать объяснением: это каждый дурак может. Или: «А если я завтра выйду на Красную площадь и разденусь догола или справлю нужду — это тоже будет искусство?» Я в таких случая всегда отвечаю: «Ты выйди, разденься или справь нужду, а там посмотрим». Пока никто не решается.
Потому что вскрывать нарывы общества — для этого смелость нужная нешуточная. Можно сто раз не одобрять действия того же Павленского, поджегшего дверь ФСБ и застывшего перед пламенем исчадием ада, или член на Литейном мосту, но не признать, что эти акции вскрывают самые болезненные нарывы современного российского общества, — невозможно. Можно возмущаться — Алексиевич, дескать, вообще не писатель, а Дилан — не настоящий поэт, а «всего лишь» рок-звезда, но возмущение будет означать только нежелание признавать новые функции литературы, которые активно выходят на первый план, оттесняя мастерский слог и глубину познания человеческой натуры. У искусства сейчас нет времени добираться до человеческих душ трудными тропами — оно должно действовать мгновенно и точечно. Как книги Алексиевич, преисполненные такого простого и ясно изложенного гуманизма, что еще лет десять назад у него не было ни малейшего шанса заинтересовать нобелевский комитет.
Именно в силу стремительности современного искусства в нем так много откровенности. Зачем догадываться о том, какой формы, цвета и изгиба ножка под платьем, если ножку можно показать сразу? И не только ножку, а куда более интимные части тела.
Чтобы видеть новую красоту нового искусства, порой не слишком привлекательную, порой наглую, бесстыдную, не сразу понятную, нужна решимость и решительность — она выражается в готовности признать, что прежнего багажа мало. И попытки довольствоваться только привычными пристрастиями рождают пустоты в сознании.
Год только начался. То, что он преподнесет немало конфликтов вокруг искусства, — несомненно. В России любят обижаться, любят составлять петиции, требовать к ответу. Правда, почему-то всегда тех, кто пытается бороться со злом, а не творит это зло. Настоящие педофилы у нас гуляют на свободе, а выставку, где на фотографиях показана уязвимость детства, громят. Никто не преследует за жестокое отношение к животным, зато требуют изгнать Фабра, ратующего за сострадание к бездомным четвероногим. Да что там — даже вполне беззубый фильм «Викинг» вызвал ожесточенное неприятие у тех, кто считает, что история России — это череда мужественных красавцев-князей, рвущихся к добродетели. Напряжение будет пока только усиливаться — в стране, которая ведет войны, невозможна спокойная дискуссия даже вокруг искусства. Красивое и сивое пока не научились жить в мире.
Источник:
