Нереволюционная идея возможного союза с РоссиейРоссия и Запад
Как атлантический союз и антитеррористический фронт Москвы могут сосуществовать. Эссе итальянского дипломата
Адриано Бенедетти
В год, когда распался Советский Союз, я находился в Оттаве, где занимал при Посольстве Италии должность советника-посланника. Я отчетливо помню (прошу прощения за отсылку к самому себе), как говорил в то время с уверенностью об абсолютной несвоевременности продвижения НАТО на Восток: в этом суждении я руководствовался умеренностью и здравым смыслом, почерпнутыми в разговорах со своими собеседниками в Министерстве иностранных дел Канады.
Нам прекрасно известен дальнейший ход событий. Соединенные Штаты (а также часть европейского истеблишмента) после краха Советского Союза захотели одержать не только идеологическую победу (более чем обоснованную после острого противостояния на мировом уровне, продлившегося более 70 лет), но и геостратегическую: как будто под идеологической марксистско-ленинистской конструкцией была огромная необитаемая территория, без истории, интересов и амбиций. Именно в этой ошибке, в этой исторической спеси кроются причины событий последних двух десятилетий. После заживления травмы распада советского уклада и появления лидера, обладающего умом и желанием восстановить хотя бы отчасти международную роль, от которой стране пришлось отказаться, Москва осознала, что параллельно важная часть ее исторической буферной зоны перешла к либерально-демократическому режиму, а многие государства вступили в НАТО.
Этот переворот, помимо того, что задевал престиж страны, состоял главным образом, в нарушении принципа продвинутой обороны, который в течение сотен лет трагического исторического опыта выработался в памяти русского народа. Этот принцип сформировался после двухсотлетнего безжалостного монгольского ига, после бесконечных нападений европейских держав на восточные границы. Обоснованно или нет это ощущение опасности и уязвимости, но оно существует, является отличительной особенностью русского менталитета, и о нем не следовало забывать. США и Запад совершенно сбросили его со счетов, и после показательной политики сдерживания, осуществлявшейся Вашингтоном в течение 45 лет разногласий между Востоком и Западом, начался своего рода запоздалый откат назад, за которым после постсоветского торможения не могла не последовать обратная реакция Москвы. Предвестники этой реакции появились еще до операции 2008 года в Грузии, а потрясения 2014 года на Украине стали самым громким тому подтверждением. На данный момент отношения между Россией, США и Европой крайне напряжены, они висят на волоске, который может порваться в любой момент, или отравлены глубоким подозрением, соперничеством, взаимным недоверием, которые лишь усугубляют реальный ущерб, спровоцированный санкциями и контрсанкциями.
Целью этого краткого изложения событий было не определение моральной ответственности Запада за создание существующей конфликтной обстановки. С крахом СССР на Востоке Европы внезапно открылось огромное пустое геополитическое пространство, и с непринужденностью, свойственной государству, практикующему политику силы, США (и Европа) сразу же туда внедрились, пытаясь довести до логического предела свою выгоду. Это нормальное течение международной политики, учитывая, что альтернативный путь (как вдохновленные большими перспективами и просвещенным интересом сторон отношения Вашингтона с разрушенной после окончания Второй мировой войны Европой) требует обстоятельств и сноровки столь же исключительных действующих лиц. С другой стороны, и Москва, видя как Запад вклинивается в ее приграничное пространство, обращалась лишь к историческому багажу своих страхов и идиосинкразий, прибегая к инициативам, которые можно трактовать как угодно, а также открытому нарушению международного права. Что же делать? Как выйти из этой опасной ситуации? В первую очередь, я считаю, необходимо взывать к трезвому реализму.
Далее я приведу сразу несколько вдохновленных трезвым реализмом замечаний:
1. Запад должен признать, что мы вступили в новую историческую фазу, в которой он утратил свою «движущую силу», определявшую его роль в последние 4-5 веков. Это произошло как по внутренним причинам (естественное, постепенное перераспределение жизненных сил), так и по внешним (появление новых действующих лиц на международной арене, обладающих большим потенциалом и иным мировоззрением). Такое ослабление и тенденция к интроверсии совершенно очевидны в Европе в условиях серьезного программного и экономического кризиса, то же самое в перспективе можно будет наблюдать и в США, находящихся еще на пике своей власти, но замечаюших все чаще пределы своей силы и внутренние психологические ограничения при исполнении роли «жандармов» в мире.
Речь, разумеется, не идет об отказе от оправданных международных притязаний, а об умении сопоставлять цели с желанием и располагаемыми средствами. Запад в течение нескольких веков почти всецело нес на себе груз мирового развития. Другие державы теперь конкурируют за распоряжение этим наследием в соответствии со своими системами ценностей и приоритетов. Нам пристало скорее рефлективное, а не динамически наглое поведение, скорее оборонительное, нежели идеологически агрессивное. С другой стороны, кажущаяся на первый взгляд неисчерпаемой жизненная сила Запада все более сосредоточивается в двух измерениях, выходящих за пределы контроля государств. Во-первых, глобального капитализма, захватившего при всех его плюсах и минусах и, несмотря на структурные проблемы, уже весь мир; и, во-вторых, христианства, которое, внеся огромный вклад в формирование Запада, теперь хочет каким-то образом дистанцироваться от него, чтобы существовать в большей свободе, без ограничений, связанных с идентификацией определенной культуры, при осуществлении своей автономной универсальной миссии.
2. Ядром западной идеологии является понятие свободы и права, присущее человеку как в индивидуальной, так и в общественной сфере, которая должна быть надлежащим образом адаптирована к данному принципу. Здесь и кроется «сильная сторона», всегда присутствовавшая в более или менее очевидной форме, часто служившая оправданием вооруженных действий и интересов Запада в его предприятиях в мире. Однако именно это оставило самый долгий след и вызывало основной страх со стороны диктаторов и авторитарных правителей во всем мире. Последняя «пароксизмальная» демонстрация этой способности США путать «священное» с мирским имела место при решении Вашингтона о вторжении в Ирак Саддама Хуссейна. На весомые геостратегические и экономические интересы накладывалось столь же очевидное и декларируемое намерение привнести в страну и взрастить там демократию и права человека. Нам прекрасно известно, с каким «гетерогенезом целей» мы столкнулись во время этой кампании, и какой урок о неэкспортируемости западной демократии пришлось из нее извлечь. Нельзя отрицать, что в западных инициативах двух последних десятилетий в отношении России постоянно раздавались пожелания, если не более или менее завуалированное намерение, сместить центр московского равновесия, распространяя свободную диалектику демократии. В Кремле, наверное, больше всего переживали из-за исхода ливийской кампании. Более чем за тысячу лет истории России геополитические, социальные, экономические и культурные условия благоприятствовали созданию здесь климата, способствующего авторитаризму, не приемлющему веяний из Европы, и, когда в конце 19 века царский режим наконец начал воспринимать процессы, свидетельствовавшие об устойчивом демократическом развитии, эта надежда была уничтожена марксизмом-ленинизмом.
Мысль о том, что на такой почве можно за несколько лет взрастить демократическую систему западного образца, говорит скорее о необоснованном оптимизме, чем о продуманном рациональном плане. Длительные сроки исторического взросления почти никогда не совпадают со сроками политическими.
3. Страны ЕС, даже в вопросе традиционных средств ведения войны, — «карлики» по сравнению с Россией, зависящие от нее и в любой момент способные стать жертвой ее шантажа. Единственное спасение для европейских стран — это защита, обеспечиваемая НАТО. Отсюда следует, что при отсутствии стабильного альянса с США Европа оказывается беззащитна перед лицом невероятного, но несмотря ни на что возможного и поэтому политически значимого вооруженного нападения со стороны России. Только тяжелейшее перевооружение Европы, само по себе сложно осуществимое в существующих экономических и политических условиях, могло бы постепенно изменить соотношение сил. Любое европейское стремление к автономии от США, таким образом, оказывается рационально бессмысленным. Либо мы остаемся с Вашингтоном, либо с Москвой. Третий вариант крепкого, самодостаточного нейтралитета не вписывается в реалистичные представления.
4. Российская Федерация обладает некоторыми особенностями, которые отличают ее как державу мирового значения: значительные вооруженные силы, модернизированные в последнее десятилетие, имеющие первый или второй в мире ядерный арсенал; роль в геополитике на двух континентах, делающая ее фактором, который нельзя не учитывать при рассмотрении равновесия в Европе, на Кавказе, в Средиземноморье, на Ближнем Востоке, в Центральной Азии, Восточной Азии и в Тихом океане; законное завоевание обширнейших суверенных пространств и неистощимых ресурсов Арктики; непревзойденное хранилище минеральных и энергетических ресурсов. Для достижения ранга сверхдержавы ей недостает двух фундаментальных условий: в России происходит постоянный значительный демографический спад, особенно, если учитывать ее обширные пространства; и, в отличие от Китая, низкая предпринимательская способность для того, чтобы трансформировать ресурсы в богатство. В целом, абрис региональной державы, которым США хотели ограничить Россию, представляется слишком тесным и несправедливым. Москва при этом имеет все основания для признания ее мировой державой, а также для отстаивания своих исторических требований расширенной обороны и своей внутриполитической системы, развитой в ходе долгой эволюции.
5. Здесь можно соединить оценки о движении по нисходящей и обратной траектории, сложившиеся на Западе, и о возвращении роли России на международной арене. Возможная программа могла бы иметь следующие направления: а) повысить атлантическую солидарность, добившись признания со стороны Европы незаменимости стратегической дружбы с Вашингтоном, не говоря о неизбежных различиях в экономических интересах; б) формально постановить, что Атлантический альянс не намерен продвигаться далее на Восток; в) Запад должен взять на себя обязательства не предпринимать никаких инициатив, по крайней мере, на государственном уровне, способных подрывать демократический настрой властных структур России и других стран, являющихся ее союзниками; г) признать (прежде всего это касается США) роль России как крупной державы мирового уровня и вместе с ней приступить к спокойным переговорам с целью разрешения кризисов, существующих на международной арене; д) узаконить по историческим причинам переход Крыма из суверенитета Украины к России; е) утвердить легитимность киевской власти и ее требование о полноправном суверенитете на оставшейся украинской территории, за исключением восточных районов, где вооруженное восстание (пусть и получающее значительную поддержку со стороны России) доказало четкое стремление русскоязычного населения не терять связей, объединяющих его с Москвой. Здесь необходимо определить формы распределения власти на два полюса, между Киевом и повстанцами, по траектории вторых минских соглашений с уверенностью, что восстановление взаимного доверия поможет облегчить разработку сложных финальных решений. Украинское правительство должно было бы, с другой стороны, отказаться от требования вступить в НАТО, при этом сохраняя свободу определения своего места в международной экономической сфере. Само по себе восстановление взаимного доверия может способствовать в поиске формул сопряжения противостоящих интересов сторон в пограничных ситуациях (например, в Молдавии и Грузии); ж) формализовать действующие границы Европы, обязав Россию не предпринимать никаких инициатив по их изменению. Если в результате сложных переговоров возникнет требование формализовать все, можно указать на «Хельсинкские соглашения», ставшие вновь актуальными для того, чтобы санкционировать восстановление общности намерений. Отсюда последует снятие взаимных санкций, восстановление перспективных процессов и промышленно-экономического сотрудничества между сторонами и восстановление условий сотрудничества при ослаблении напряжения. Эти условия встретят, скорее всего, наибольшее сопротивление в Вашингтоне, где так окончательно и не было забыто стремление к однополярности.
Однако вышеупомянутый сценарий был бы совместим с планом (с трудом разрабатываемым в Вашингтоне) многополярного и многостороннего мирового равновесия, поддерживаемого региональными центрами и местными протагонистами, там, где соглашения, достигнутые Вашингтоном и Москвой на территории Ближнего Востока, могли бы быть постепенно расширены: при убежденности, что Россия, утратив «оружие» идеологии, не сможет никогда соперничать с США на мировом уровне. Наконец, обратим взор к Тихому океану и Восточной Азии, где в неисповедимом ритме истории постепенно закладываются основы решающего противостояния между США и Китаем. В рамках этой гипотезы Вашингтон имел бы значительное преимущество, будь Россия на его стороне, а не на стороне Пекина, к чему ее подтолкнул украинский кризис. Обозначенные проблемы станут, безусловно, одними из важнейших в повестке дня вступающего в должность президента Америки. Совершенно не обязательно, что он непременно гарантирует дух инноваций и длительных перспектив в столкновении с соперником, которому большинство международных наблюдателей в своих прогнозах отдает преимущество и предвещает победу.
Источник:
