Новая сила Европы
Как кризисы меняют Европейский Союз: это происходит быстрее, носит «более немецкий» и уже не мелочный характер.
Луук ван Мидделаар (Luuk van Middelaar)
Кажется, в Европе что-то в высшей степени неладно. На протяжении почти десятилетия мы перескакиваем от одного кризиса к другому — с нашими банками, с нашим соседом Россией, с сотнями тысяч мигрантов, которые пересекли наши границы. А теперь и Брексит. Выход Великобритании способствовал тому, что Европейский Союз осознал свою историческую уязвимость. На фоне всех этих чрезвычайных обстоятельств особую остроту приобретают два принципиальных вопроса: способен ли вообще Европейский Союз справиться с крупными потрясениями? И кто играет роль лидера во времена нестабильности в Европе? Более конкретный вопрос звучит так: как быть с брюссельскими предписаниями и новой германской мощью?
Для начала отметим, что внимательный наблюдатель видит, как Союз меняется на наших глазах. В течение десятилетий он посвящал себя созданию общего рынка и усовершенствованию искусной системы технократической политики, ориентированной на правила, а теперь европейские государства делают нечто новое: они занимаются политикой, в центре которой — событие. Они спасают валюту, решают вопрос беженцев, идут на пробу сил в отношениях с Россией и вынуждены улаживать неприятности, вызванные Брекситом.
Для Европейского Союза речь уже идет не только о том, чтобы регулировать поведение компаний на общем рынке, наоборот, странам — членам Союза приходится сейчас сообща преодолевать нарушение порядка. Причем быстро. При этом главы правительств — Европейский Совет — неизбежно находятся в более выгодной позиции, чем Еврокомиссия. Ведь только государства могут — в нынешней ситуации — активно действовать, если, например, необходимо обеспечить внешнюю и внутреннюю безопасность, поскольку лишь у них есть армия, дипломаты и спецслужбы. Новая практика привносит разлад в налаженный механизм и ставит в затруднительное положение брюссельскую ортодоксию. Помимо этого, все более четко проявляются различия — долгое время это было табу — в вопросе властных полномочий европейских стран, когда речь заходит о том, кто может нести ответственность за действия.
И все же альтернативы практически нет. Ввиду ускорения мировой истории, свидетелями которого мы являемся с 2008 года, развитие способности совершать совместные действия, как бы ни был труден путь к ней, для европейских стран — вопрос выживания. Идея государств-основателей о создании для Европы «якоря» в форме системы правил, которая позволила бы цивилизовать межгосударственные отношения и сделать их более предсказуемыми, была понятной после двух мировых войн. Но новые вызовы выявляют границы такой стратегии. Как следует поступить, если сотни тысяч беженцев пробиваются в Европу? Ни один договор не может предугадать креативность истории и тем более содержать адекватный ответ.
Собственно говоря, все это не должно нас удивлять. Мы знаем, что национальная политика — непрерывный поток сюрпризов, потерь и скандалов, часто дающие результаты, которые никто и не ожидал. Всем понятно, что в демократической системе события намного реже происходят по плану, чем того хочешь или надеешься. Европа, клуб непредсказуемых демократий, не является исключением. Вдруг появляется серия непредвиденных решений, зачастую принятых национальными политиками, которые не справляются с происходящими в собственной стране или за рубежом событиями, но затем — достаточно часто с очевидным сопротивлением — вынуждены признать, что они только вместе могут решить соответствующие проблемы.
Этот разнообразный политический обмен представляет собой приемлемое объяснение развития европейской политики, в отличие от псевдологики интеграционной теории или евроскептического мировоззрения, которому везде чудятся заговоры и которое боится их. Согласно такому взгляду, Брюссель хочет создать своего рода установить иностранное господство. События и впредь принесут сюрпризы. И Европа к ним готовится — даже если она это пока до конца не осознает.
Доказательством является влияние, которое главы государств и правительств оказывают через Европейский Совет. Этот форум, созданный в 1974 году как противовес брюссельской «фабрике правил», находится на передовой политики, ориентированной на события. В период кризиса евро центральные органы власти ЕС не располагали необходимыми финансовыми средствами и уже тем более полномочиями для того, чтобы изменить правила, которые представляют основу их собственного существования. В период с 2010 по 2012 года канцлер Ангела Меркель, президент Саркози и их (тогда) 25 коллег стали теми, кто приняли решение, способное спасти евро. Только они смогли действовать — временно — проигнорировав действующие нормы, но тем не менее в рамках Союза.
И все же влиятельные европейские фигуры, такие как бывший председатель Еврокомиссии Жак Делор (Jacques Delors) и Юрген Хабермас (Jürgen Habermas), подвергли критике роль национальных лидеров Европы в урегулировании кризиса, заявив о «ренационализации европейской политики». Впрочем, можно интерпретировать события и по-другому, а именно не как выражение регрессии. Может быть, мы наблюдаем «европеизацию национальной политики», такое развитие, которое в целом, скорее, укрепляет клуб стран — членов ЕС.
Другой важный аспект метаморфозы: в то время как «политику правил» незаметно проводят эксперты и представители интересов, новая «политика событий» оказывается в центре внимание общественности. Сегодня Европа годится для громких заголовков, чем для жарких предвыборных дебатов. Это публичное противоречие представляет собой обратную сторону одной и той же медали — политики, ориентированной на события.
Германская власть — это не всесилие
В то время как Европе рынка — самое большее — приходилось бороться с равнодушием и беззлобной насмешкой о требованиях к кривизне огурца, Европа валюты, границ и мощи сталкивается с более грозными силами действия и противодействия. Это причина, в частности, того, почему общественность — греки в 2015-м, британцы и венгры в 2016-м — все больше добивается внимания. Они правы: там, где исчезает самоочевидность, возникает возражение. Публичный спор — не регресс, а демократический прогресс. Европу нельзя создавать без народов Европы, это можно делать только вместе с ними. Нынешние кризисы высвечивают также германскую власть в Европе. Мы направляемся от Союза, в котором доминировал треугольник Париж-Берлин-Лондон, к Союзу, который ориентируется только на Берлин.
То, что пробил час Германии, таит особую опасность, как для самой страны, так и для Евросоюза. Некоторые их этих опасностей в Берлине вполне осознают, а другие — недооценивают. Осознают там тяжелое наследие немецкой истории, которым в периоды напряжение манипулируют— даже спустя 70 лет после времен Гитлера — иностранные карикатуристы и строптивые противники. Недооценивают в Берлине то, что принятые с благими намерениями европейские решения могут выглядеть внешне как преследование чисто собственных интересов. Немцы, которые руководствуются сильными моральными убеждениями, иногда забывают, что их действия могут производить другой эффект, чем они предполагали.
Именно таким был порок министра финансов Германии во время кризиса евро. «Доктор Шойбле» (как его всегда называл греческий коллега Варуфакис) аргументировал, находясь в позиции морального превосходства, тогда как в 2015 году внешний мир воспринимал его как безжалостного властного политика. Нечто похожее можно было наблюдать и в период миграционного кризиса. Конечно, радушие немцев свидетельствует о благородных воззрениях, но страна — так, к примеру, считали в Париже — где население стареет, найдется применение хорошо образованному сирийскому среднему классу. Это не придает поведению менее моральный характер, но затрудняет европейские дебаты. Все равно: власть Германии — не всесилие.
Ангела Меркель многократно — в последний раз во время миграционного кризиса — убеждалась в том, что Германия не может одна справиться со всем и уж тем более без участия Франции. Немецкое и французское отношение к определенным основным понятиям кардинально отличается; это приводит к постоянным недоразумениям, конститутивным для европейской политики. Возьмем, например, правила. В Германии правила означают справедливость, порядок и честность. Во Франции правила — выражение ограничений и несвободы. В европейском контексте это приводит к взаимному подозрению. Париж часто просит проявить гибкость (например, чтобы превысить лимит задолженности); в Берлине это воспринимается как оппортунизм.
В свою очередь немцев, которые сами считают, что они применяют правила строго, но честно, обвиняют в жесткости и упрямстве. Противоположность правил — события. Во Франции событие, даже драматичное, считается признаком жизни и обновления. Для французского политического лидера а-ля Саркози кризис предоставляет возможность показать, что он может, пресса подает это как момент коллегиальности. В Германии же события рассматриваются как подрывание порядка, как дестабилизация и опасность. Кризис вызывает там легкую панику. Немецкая общественность ценит глав правительства, которые «абсорбируют» шок и, как Меркель, «едут вслед».
Самая трудная задача Германии в рамках Евросоюза, которому и впредь придется бороться с крупными вызовами, состоит в следующем: стране, которая с большим удовольствием сковывает себя и своих партнеров правилами, придется быть ведущей в политике, ориентированной на события. А Париж, который всегда мечтал о том, чтобы продвигать Европу вперед, отпадает. Теперь Германии придется «подключить к игре» политических лидеров, которые превратят в художественную форму готовность принимать решения и способность импровизировать.
Решающим станет год выборов в Европе — 2017. Некоторые люди, правда, думают, что «выборы в ЕС» проводятся каждые пять лет, если выбирают членов Европарламента. Но на самом деле все национальные выборы уже давно стали европейскими выборами; за их результатами следят во всей Европе. В следующем году пройдут выборы в Германии, Франции и Нидерландах. Во всех этих предвыборных кампаниях национальные политики должны по-настоящему бороться за европейскую способность действовать. Только так Европа может формировать свое будущее.
Луук ван Мидделаар — философ и историк.
Источник:
