Запоздалый конец XX века«Воин может погибнуть, но не его идеи»
Славой Жижек
Все мы помним классическую сцену из мультфильма: кот идет над пропастью, как бы паря в воздухе, и падает лишь тогда, когда осознает, что под ним нет земли… Точно так же, и кубинский социализм в последние десятилетия продолжал жить только потому, что еще не осознал, что умер. Я критически отношусь к Кубе не потому, что антикоммунист, а потому, что продолжаю оставаться коммунистом.
Очевидно, что Фидель Кастро отличался от привычного образа коммунистического руководителя, и сама Кубинская революция была уникальным явлением. Ее уникальность наилучшим образом прослеживается в фигурах Фиделя и Че Гевары: Фидель, прирожденный лидер, носитель высшей государственной власти, и Че — вечный революционер-мятежник, который не хотел просто занимать какой-нибудь высокий государственный пост. Не похоже ли это на вариант СССР, где Троцкого не объявили бы предателем? Представьте себе, что в середине 20-х годов прошлого века Троцкий эмигрировал, отказался от советского гражданства, чтобы воодушевить народные массы на перманентную революцию во всем мире, что вскоре он умер, а после его смерти Сталин создал ему культ и понаставил на всем пространстве СССР памятники, посвященные их дружбе…
Всем уже изрядно поднадоели противоречивые истории о бедственном экономическом положении и нарушении прав человека на Кубе, а также о замечательной системе образования и здравоохранения, которую все время приводят в качестве примера сторонники Революции.
Надоела уже даже бесконечно повторяемая история о том, как маленькая страна может противостоять крупнейшей сверхдержаве (правда, при помощи другой сверхдержавы). Что действительно вызывает сожаление, так это обстановка современной Гаваны, описанная в рассказах Леонардо Падуры (Leonardo Padura) о полицейском Марио Конде (Mario Conde): это атмосфера не столько нищеты и угнетения, сколько упущенных возможностей, мира, изолированного от огромных социально-экономических перемен, которые произошли за последние десятилетия.
Все эти истории не могут изменить тот печальный факт, что Кубинская революция не выработала социальную модель, имеющую хотя бы какое-то отношение к коммунистическому будущему. Когда десять лет тому назад я побывал на Кубе, местные жители с гордостью показывали разрушающиеся здания как доказательство их преданности делу Революции: «Смотри, все сыплется, мы живем в бедности, но мы готовы вынести это, но только не предать Революцию!». Когда личные лишения рассматриваются в качестве доказательства верности, то мы имеем дело с явлением, которое в психоанализе называется логикой кастрации. Вся политико-идеологическая самобытность Кубы покоится на преданности кастрации. Неудивительно, что и лидера звали Фидель Кастро.
Образ Кубы, который рисует, например, Педро Хуан Гутьеррес (Pedro Juan Gutiérrez) в своей «Грязной трилогии о Гаване» (Trilogía sucia de La Habana) весьма показателен. Кубинская действительность представляет собой возвышенную революционность и находит выражение в борьбе за выживание, от бегства до беспорядочных половых связей с применением насилия, в пустом времяпровождении. В обширной речи, обращенной к народу и произнесенной где-то в августе 2009 года, Рауль Кастро весьма жестко высказался по поводу тех, кто просто выкрикивает лозунги вроде «Смерть американскому империализму! Да здравствует Революция!» вместо того, чтобы заниматься целеустремленно и напряженно трудиться. Вся вина за нищету на Кубе (обладающей плодородной почвой, но при этом закупающей 80% продовольствия) нельзя списывать на американское эмбарго: с одной стороны, есть незанятые люди, с другой — невозделанные земли, осталось всего лишь приступить к обработке полей… Все это, конечно, правильно, но при этом Рауль Кастро забыл включить самого себя в тот образ, о котором он говорил: если никто не работает в сельском хозяйстве, то это не потому что все лентяи, а потому, что система государственного управления экономикой не способна организовать труд людей. Вместо того, чтобы критиковать простой народ, Раулю Кастро следовало бы применить известный сталинский лозунг о том, что двигателем прогресса при социализме является самокритика, и подвергнуть радикальной критике ту систему, которую воплощают они с Фиделем. В очередной раз проблема заключается в том, что критически оценить общее неудовлетворительное состояние дел.
В таком случае, как же быть с про-кастровскими леваками на Западе, презрительно относящимися к кубинским эмигрантам? При всей солидарности с Кубинской революцией, какое имеют право западные левые поносить кубинцев, решивших покинуть остров не только вследствие политического разочарования, но также и по причине бедности? Я вспоминаю, как в начале 90-х многие западные леваки надменно заявляли мне, что для них Югославия продолжала существовать, упрекая меня в том, что я упустил возможность сохранить эту страну. На это я всегда отвечал, что не готов вести себя так, чтобы только не разочаровать левых на Западе. Жиль Делёз однажды написал: «Если вы становитесь пленником чужих мечтаний, то вы обречены». Кубинцы заплатили высокую цену за то, что оказались в плену чужих грез.
Некоторые шаги в направлении рыночной экономики на Кубе не решают проблему, а лишь откладывают ее решение. После неминуемого краха чавизма в Венесуэле у Кубы останется три варианта действий: продолжать жалкое существование при коммунистическом режиме при некоторых шагах в сторону рынка; полностью перенять китайскую модель (дикий капитализм при сохранении руководящей роли компартии) или попросту отказаться от социализма и, тем самым, признать полное поражение Революции. Что бы ни произошло, самая печальная перспектива заключается в том, что под лозунгами демократизации будут утрачены все небольшие, но важные достижения Революции, от бесплатного образования до бесплатного медицинского обслуживания, а уехавшие в США кубинцы начнут силой возвращать свою собственность. Есть маленькая надежда на то, что крайних мер удастся избежать и прийти к разумным компромиссам.
Каковы же в таком случае совокупные итоги Кубинской революции? Я вспоминаю то, что произошло с Артуром Миллером (Arthur Miller) на набережной Гаваны, где сидящие рядом с ним двое небритых и явно небогатых молодых людей вели оживленный спор. Вдруг неподалеку остановилось такси, из которого вышла красивая девушка с двумя холщовыми сумками, полными продуктов, и тюльпаном. Она делала немыслимые движения, чтобы удержать сумки и при этом еще и достать кошелек. Ножка тюльпана, казалось, вот-вот переломится. Один из молодых людей встал и взял у нее одну из сумок, второй сделал то же самое. Миллер даже заподозрил, что они хотят присвоить себе сумки и вот-вот бросятся наутек. Но ничего подобного не произошло. Более того, один из юношей осторожно держал тюльпан между большим и указательным пальцами, пока девушка вновь брала в руки сумки. Она поблагодарила их и удалилась.
Вот что пишет далее Миллер: «Мне показалось, что об этом эпизоде стоит рассказать. Ведь речь шла не только о вежливости и внимании со стороны этих молодых людей, что уже само по себе достойно похвалы. Главное заключалось в том, что девушка воспринимала это как нечто совершенно естественное и вполне нормальное. Само собой разумеется, она не предложила им никаких денег, да и они, как представляется, не ожидали от нее какого-либо вознаграждения, хотя она и производила впечатление относительно обеспеченной особы.
После того, как я в течение нескольких лет выступал против преследования и заточение в тюрьмы писателей и диссидентов, я спросил себя, неужели, несмотря ни на что, в том числе на полную экономическую несостоятельность режима, возникло обнадеживающее движение человеческой солидарности, вовлекавшее в себя все большее число людей» (Артур Миллер, A visit with Castro, The Nation, 12/01/2004).
Именно на этом простейшем уровне и будет решаться наше будущее. Ведь мировой капитализм неспособен породить именно это «обнадеживающее движение человеческой солидарности». Итак, руководствуясь древнеримским правилом mortuis nihil nisi bonum (о мертвых говорить либо хорошее, либо ничего), эта сцена на набережной Гаваны, наверное, самое светлое, что мне приходит на ум в связи с Кастро.
Источник:
